Часть II
Советская интеллигенция как социальный слой
Что касается наследования конкретной профессии, то для большинства массовых профессиональных групп оно как раз не было очень типично, хотя на характер получаемого детьми образования (гуманитарное, естественное, техническое) образование родителей оказывало весьма заметное влияние (см. табл. 170){452}. Но при наследовании семейной традиции специалисты в среднем гораздо чаще работали в дальнейшем по полученной в вузе специальности, хотя в вузах доля таких лиц обычно не превышала 20–25% (см. табл. 171), хотя есть сведения, что в ряде случаев дети специалистов здравоохранения составляли более 1/3 студентов медицинских вузов, а дети специалистов сельского и лесного хозяйства — около 2/5 студентов сельскохозяйственных вузов{453}. В одном из исследований по Свердловской художественной интеллигенции отмечалось, что в общей ее численности (речь идет о контингенте, включающем работников вплоть до учителей пения и клубных работников) во втором поколении профессию наследовали 32% (при 54% работавших в сфере материального производства), а в третьем — 8–10%{454}.
Советским философам и политикам всегда хотелось, чтобы не только интеллектуальный слой пополнялся в основном из рабочих и крестьян, но и чтобы дети интеллигенции не наследовали статуса родителей, а переходили в рабочие и колхозники. Как отмечалось одном из трудов а эту тему: «Постоянно увеличивающийся приток выходцев из рабочего класса и выходцев из села в интеллигенцию может привести к нехватке на производстве рабочих и крестьян и к «перепроизводству» интеллигенции. Этого нарушения не произойдет, если наряду с увеличением пополнения интеллигенции из рабочих и крестьян интенсивно будет работать обратный процесс: выходцы из интеллигенции и служащих будут в значительной степени пополнять рабочий класс и крестьянство»{455}. Однако из всех задач социального регулирования эта давалась им с наибольшим трудом. Выходцы из образованного слоя если и шли в рабочие и колхозники, то, как правило, только для того, чтобы получить «стаж» для поступления в вуз, и пребывали в этом качестве лишь временно, за исключением либо «деклассировавшихся» элементов этого слоя, либо детей лиц, попавших в свое время в состав интеллигенции достаточно случайно и не усвоивших соответствующих традиций и психологии. Даже поборники «стирания граней» отмечали, что молодые люди, идущие на завод на 1–2 года за стажем — никакие не рабочие (приводилась соответствующая ленинская цитата){456}. В то же время приходилось признавать, что «темпы роста численности рабочих в 1970-е годы несколько замедлились, вследствие чего воспроизводство рабочего класса все более становится самовоспроизводством»{457}. Это вызывало огорчение теоретиков «социальной однородности», но практические потребности экономики заставляли всячески пропагандировать рабочие династии{458}.
Встречаются данные, что старшее (довоенное) поколение рабочих на 11% состояло из выходцев из служащих, в послевоенном их было 24%, а в 70–80-х годах — 26%{459}. По данным отдельных исследований показатели эти сильно разнятся, но в целом колеблются в пределах 10–20%{460} (см. также табл. 172, 173, 174, 175, 176, 177, 178){461} Однако, как вскользь замечал один из авторов, комментируя возросшую долю выходцев из интеллигенции среди неквалифицированных рабочих Ленинграда (1976 г.), «рабочие здесь не закрепляются и в среднем через 1,5 года приобретают профессию, связанную с квалифицированным трудом или поступают в вузы»{462}. Последнее вполне естественно, поскольку это «молодое пополнение рабочего класса» из интеллигенции в основном состояло из лиц, пришедших за «стажем»: тогда многим выходцам из образованного слоя приходилось для поступления идти на завод (например, в Свердловске в конце 60-х годов 15% детей специалистов до поступления в вуз были рабочими){463}.
Очевидно, что в 20–30-х годах в рабочие попадали часто дети из образованных семей, потерявшие родителей и лишенные средств существования, а также поступившие с целью социальной «реабилитации», но доля их в рабочем слое была вдвое ниже, чем после войны, так как, во-первых, численность интеллигенции была еще небольшой, во-вторых, в ее составе было много дореволюционной, а ее еще живые традиции и воспитание не способствовали массовому добровольному переходу в низшие слои. Послевоенная интеллигенция, уже вполне советская, насчитывавшая в своих рядах больше половины случайных лиц, недавних выходцев из рабочих и крестьян, была лишена этих комплексов, и психологических препятствий для такого перехода в принципе не существовало. Однако и ее представители делали это в целом неохотно, и названная цифра, по-видимому, сильно завышена. Кроме того, это, конечно, в большинстве выходцы из низших служащих, техников, «практиков» и т.п. «пограничных» групп. Случаев окончательного перехода в рабочие лиц с хотя бы двумя поколениями предков, принадлежавших к образованному слою, практически не встречается, кроме случаев явного деклассирования и деградации личности. Учитывая все эти обстоятельства, реальное пополнения рабочего класса из служащих едва ли превысит 6–7%, в т.ч. 1–2% из специалистов.
Говорить об отграниченности советского образованного слоя от остального населения в культурном отношении можно лишь условно. С одной стороны, существовали и действовали психологические факторы, обусловливавшие, например, желание родителей сохранить интеллигентский статус за детьми, с другой — уровень образования и общей культуры советской интеллигенции объективно был таков, что мало отличал ее от остальной массы населения. Нивелирование культурных различий между различными слоями советского общества (в плане общего движения к «социальной однородности») было весьма популярной темой в советской социологии, и данные, подтверждающие этот тезис, приводились весьма охотно{464}. Отмечались, в частности, незначительные различия в чтении художественной литературы (оно занимало 13,9% свободного времени рабочих и 15,5% ИТР, по женщинам — 10,9 и 13,7%), посещении концертов, клубов, кино, просмотре ТВ (см. табл. 179, 180, 181, 182){465} и делался вывод, что «в сфере художественной культуры уровень активности рабочих и ИТР сближается на основе усреднения»{466}. Встречались даже утверждения, что среди «рабочих-интеллигентов» больше читающих книги, занимающихся техническим творчеством, слушающих музыку, занимающихся ею, посещающих театр и занимающихся художественным творчеством, чем среди ИТР, а по некоторым показателям (занятие музыкой и посещение театров) и обыкновенные рабочие превосходят ИТР{467}. На этом фоне на первый взгляд парадоксально выглядели данные, например, о посетителях выставки «Москва-Париж» в Москве в 1981 г., среди которых лиц с высшим и незаконченным высшим образованием было 91–84%, т.е. практически одна интеллигенция (лица со средним образованием — в основном студенты средних специальных учебных заведений искусств) — больше, чем в Париже (81–70%){468}, о составе туристов, из которых 75% имели высшее (41%), незаконченное высшее и среднее специальное образование{469}.
Дело же здесь в той весьма значительной разнице, которая существовала между различными социальными группами, относимыми статистикой к лицам умственного труда. В их составе, как уже говорилось выше, четко различались высшие и низшие страты — «практиков», выпускников техникумов и низших служащих. Именно последние почти ничем не отличались от рабочих и крестьян и все то, что в трудах советских социологов сказано о «сближении интеллигенции с рабочим классом» относится исключительно к этой категории. Это ее члены в основном происходили из рабочих и крестьян, это ее члены заключали «смешанные» (а на самом деле по существу однородные) браки с рабочими и колхозниками, это ее дети порой не наследовали статуса родителей, это они мало отличаются по социокультурным показателям от рабочих и крестьян, и это они в основном пополняли ряды «рабочих-интеллигентов». Однако меньшая и более квалифицированная часть образованного слоя сохраняла ряд отличий от массы населения по культурному уровню и ценностным ориентациям; именно в этой среде (как правило, это потомки досоветского культурного слоя и отчасти советская интеллигенция 2-го — 3-го поколения) можно было наблюдать в ряде случаев устойчивые наследственные культурные традиции, отсутствие смешения с другим слоями в брачном отношении и соответствующее самосознание).
Что касается различий в образе жизни, связанных с материальным положением, то при более низком уровне зарплаты образованный слой отчасти поддерживал их за счет иной структуры расходов (меньшая часть на еду и спиртные напитки). Доход на члена семьи в интеллигентских семьях по причине их сравнительно меньшего размера был, хотя и крайне незначительно, но выше, чем семьях рабочих и крестьян, равно как и обеспеченность имуществом (см. табл. 183-184){470} — за счет накопленного предыдущими поколениями (в 40-х — 50-х годах доходы интеллигентов были выше, чем рабочих) и в какой-то мере за счет унаследованного имущества, которое образовалось в части семей, принадлежащих к номенклатуре и высокооплачиваемым категориям служащих в конце 30-х — 50-х годах в виде дач, мебели и т.д. (однако следует помнить, что эти показатели, сказываясь на общих по интеллигенции, относились на деле к весьма ограниченному кругу семей). По обеспеченности основными бытовыми приборами семьи рабочих и интеллигенции практически не различались{471}
Сферами, в которых отличие образованного слоя от остального населения было сколько-нибудь существенным, оставались разве что некоторые ценностные ориентиры{472}, круг общения{473} и поведение в быту. Последнее, обстоятельство, впрочем, получило отражение в литературе только с середины 80-х годов, поскольку крайне невыгодно характеризовало «класс-гегемон» социалистического общества. В 1971 г. из попавших в вытрезвитель 73% составляли рабочие и 5% — «не занятые трудом», 6% — пенсионеры, 8% — служащие государственного аппарата и сферы обслуживания, 5% ИТР, 2% интеллигенция. 1% — студенты и учащиеся{474}. По опросам 700 школьников Красноярска «основными характеристиками образа жизни рабочих» оказались, например, «высокая зарплата, проведение досуга с товарищами за бутылкой вина», тогда как в представлениях об образе жизни инженеров и научных работников эти черты не были отмечены{475}. В мотивах разводов семей рабочих первое место занимало пьянство, служащих — мотивы психологического характера, связаные с межличностными отношениями{476}. По таким видам поведения, как попадание в вытрезвитель и хулиганство интеллигенция давала показатели, в 3–7 раз меньшие, чем ее удельный вес в населении (см. табл. 185), причем отмечалось, что «наиболее криминогенной является группа квалифицированных рабочих»{477}. Вообще, тот факт, что по показателям преступности социальные слои советского общества отличались довольно сильно, тщательно замалчивался, но был достаточно очевиден по образовательному уровню преступников (см. табл. 186){478}. Причем на долю интеллигенции приходились в основном должностные и финансовые преступления, тогда как разбои, кражи, грабежи и хулиганство почти на 100% оставались за представителями рабочего класса и колхозного крестьянства.
Хотя то место, которое занимал в советском обществе образованный слой, его качественные показатели и степень отграниченности и отличия от остального населения не позволяют характеризовать его в целом как элитный и привилегированный, восемь десятилетий — все-таки достаточно продолжительный срок, чтобы даже из числа советской интеллигенции успело сформироваться уже третье поколение, т.е. слой лиц, способных выработать хотя бы и отчасти ущербное, но специфическое для интеллектуального слоя самоощущение. В сочетании с наличием некоторого числа носителей досоветской культурной традиции и интеллектуалов в первом-втором поколении, сумевших вполне преодолеть обычный для советского интеллигента разрыв между своим формальным положением и культурно-образовательным уровнем, это обеспечило образование внутри советской интеллигенции социально-профессиональных групп, действительно отличавшихся от массы советского населения и отгороженных от него в культурно-психологическом плане.
——— • ———
назад вверх дальше
Оглавление
Книги
 | swolkov.org © С.В. Волков
Охраняется законами РФ об авторских и смежных правах |  |