26 мая, за два дня до того, как казачьих офицеров обманом заманили в Шпитталь, некий чиновник британского МИДа в официальном документе подтвердил, что англичане намерены передать советским властям «всех советских граждан». Формулировки документа точны и однозначны:
Те, кто по английскому закону являются советскими гражданами, подлежат репатриации... всякое лицо, не являющееся (повторяю: не являющееся) по английскому закону советским гражданином, не подлежит (повторяю: не подлежит) репатриации в Советский Союз, если только данное лицо не выражает желания вернуться{1}.
Далее дается определение понятия «советский гражданин»:
лицо, родившееся или проживавшее в пределах границ СССР до 1 сентября 1939 года и не принявшее другого гражданства или не получившее нансеновский паспорт, выдаваемый лицам, не имеющим гражданства...{2}
Согласно этому определению, миллионы русских, уехавших из России во время революции и гражданской войны и никогда не живших при советской власти, не являлись советскими гражданами и обозначались термином «старые эмигранты» — в отличие от «новых эмигрантов», то есть бывших советских граждан, бежавших из СССР. Все без исключения «старые эмигранты» либо не имели гражданства, либо были подданными государства, в котором жили, и хотя по рождению они были русскими, никто не утверждал, что они являются советскими гражданами. Генерал Васильев на одном из заседаний советской комиссии по репатриации сказал, что советскими гражданами являются «все те, кто до плена или вывоза в Германию был гражданином какой-либо советской республики», и заявил, что только такие лица подлежат репатриации{3}. Ни один старый эмигрант не имел права самовольно присвоить себе советское гражданство. Как объяснял один советский чиновник,
политика советского государства в этом вопросе предельно ясна. Формально всякий русский может претендовать на советское гражданство, но получить его не так-то просто. Его надо заслужить{4}.
Английское правительство с самого начала репатриации разъясняло различие между советскими и несоветскими подданными. Через несколько дней после того, как с нормандского побережья стали прибывать в Англию первые русские пленные, МИД пояснил, что «меры по репатриации не применяются к лицам советской (русской — Н.Т.) национальности, не являющимся советскими гражданами». Речь шла о лицах, «имеющих не советские или нансеновские паспорта»{5}. Это определение, принятое по совету Патрика Дина, МИД переслал в Госдепартамент США{6}. Кристофер Уорнер в связи с этим заметил: «Мы не должны включать в нашу статистику русских эмигрантов, поскольку у них имеются нансеновские паспорта»{7}. Следовательно, позиция МИДа была определена вполне четко:
Поскольку... советское правительство просило о репатриации исключительно советских граждан, мы не можем проходить мимо случаев, когда нам становится известно, что репатриации собираются подвергнуть несоветского гражданина{8}.
Так, в соответствии с этой политикой, русских эмигрантов в Риме заверили, что они не подлежат репатриации{9}. В марте 1945 года генерал Ратов попытался контрабандой протащить на судно, идущее в Одессу, одного белоэмигранта. Английские власти вовремя вмешались в дело, и выяснилось, что этот человек во время гражданской воины воевал в армии барона Врангеля, затем эмигрировал и 22 года прожил во Франции, не имея гражданства. Генерал Ратов немедленно отказался от каких-либо притязаний на эмигранта, сославшись на недоразумение, а Патрик Дин потребовал «заявить решительный протест советскому правительству», при этом, впрочем, добавив: «как только это окажется удобным». Правда, сотрудник министерства А.И. Ламберт был вынужден санкционировать выдачу советским представителям одного бывшего белогвардейца, эмигрировавшего в 1920 году («иначе Советы житья бы нам не дали»), но о том, чтобы официально придерживаться такой линии, не было и речи{10}.
И все же Николай Краснов и другие казаки, находившиеся в Австрии, подверглись насильственной репатриации, что поразило даже советских представителей. В Юденбурге советский генерал Долматов с удивлением спросил, почему осуществляется выдача старых эмигрантов», которых, насколько ему известно, советские власти не требовали. В связи с этим один старый эмигрант рассказывает, как офицер НКВД, узнав, что стоящий перед ним казак до войны жил на Балканах, воскликнул: «Так вы эмигрант? Вы не подлежите эмиграции. Тов. Сталин не претендовал на старых эмигрантов. Почему вы здесь?»{12} А у подполковника СМЕРШа такое вероломство англичан, коварно обманувших своих друзей, вызвало приступ бурного веселья{13}.
Казалось бы, столь явное отступление от принятой линии объясняется двумя причинами: либо тут имело место трагическое недоразумение, либо эта уступка — результат продуманной политики. Как ни странно, почти никто из исследователей не занимался этим вопросом. По мнению казачьих авторов, это еще одно следствие английской политики умиротворения и предательства, но такая трактовка мало что объясняет. Лорд Хенки, бывший старший чиновник МИДа, выражал «глубочайшее сожаление, что в жару и страшную неразбериху лета 1945 года оказалось невозможно... вдаваться в каждое индивидуальное дело», из-за чего и были совершены «отдельные ошибки»{14}. Кое-кто высказал предположение, что включить старых эмигрантов в число репатриируемых посоветовал англичанам генерал Доманов{15}. Но английские офицеры, к которым он мог бы обратиться с таким предложением, утверждают, что ничего об этом не знают. Да и вряд ли генерал Китли нуждался в советах Доманова и пошел бы ему в этом навстречу. Других предположений пока как будто не выдвигалось. Но независимо от того, был ли этот эпизод запланирован или же явился трагической ошибкой, несколько тысяч ни в чем неповинных людей были, в результате, обречены на смерть или муки; и поэтому нелишне было бы узнать, кто же принял решение, приведшее к столь страшным последствиям.
Прежде всего следует отметить, что если считать это решение ошибкой, то ошибка была грандиозных размеров. Белоэмигранты отнюдь не затерялись среди многих тысяч казаков, находившихся под контролем 78-й дивизии английской армии. Среди казачьих генералов, переданных советским представителям в Юденбурге, один лишь Доманов был — по советскому и английскому определению — советским гражданином. Остальные — Петр и Семен Красновы, Шкуро, Соломахин, Султан-Гирей Клыч, Васильев и многие другие — были известными эмигрантами, покинувшими страну после гражданской войны. По ведомостям Казачьего стана, не меньше 68% офицеров Доманова, или около 1430 человек, являлись старыми эмигрантами{16}. Среди рядовых и младших офицеров, а также женщин и детей это соотношение существенно меньше, но вряд ли мы преувеличим, предположив, что по меньшей мере 3 тысячи обитателей Казачьего стана были старыми эмигрантами, не подлежавшими репатриации.
Никак нельзя сказать, что старые эмигранты не старались привлечь внимание к своему статусу. Султан-Гирей прибыл в лагерь в Шпиттале в полной форме царского офицера{17}, генерал Кучук Улагай размахивал перед всеми своим албанским паспортом{18}. В Пеггеце многие показывали растерянному майору Дэвису нансеновские паспорта и паспорта различных европейских стран{19}.
Вообще у командиров З6-й пехотной бригады и 78-й пехотной дивизии вполне могло создаться впечатление, что у казаков заправляют делом исключительно старые эмигранты. Буквально все казацкие представители, с которыми вступали в контакт генерал Арбетнот и бригадир Мессон, — генерал Васильев, Николай Краснов, Ольга Ротова, капитан Бутлеров — были несомненно старыми эмигрантами. В военном дневнике бригады Мессона упоминается о наличии «царских эмигрантов» среди добровольцев, пришедших во власовскую армию{20}.
Кроме того, это были не обычные эмигранты. Большинство представителей старшего поколения воевало в Первой мировой войне, в которой Англия и Россия были союзниками. Мало к кому из белых генералов англичане относились с таким почтением, как к Андрею Шкуро. 2 июня 1919 года он был награжден орденом Бани{21} за героические действия, совершенные совместно с английскими войсками{22}.
——— • ———
назад вверх дальше
Оглавление
Документы
 | swolkov.org © С.В. Волков
Охраняется законами РФ об авторских и смежных правах |  |