В лагере в Тирске был весьма беспокойный обитатель по фамилии Шараватов. Сначала он считался старостой лагеря, но его карьере помешало участие в волнениях, которые учинил один татарин, обвинивший коммунистов в том, что те якобы украли все лагерное мясо. Татарина перевели в лагерь для итальянских фашистов; в Тирске был назначен новый староста, а Шараватов, как другие пленные, стал работать на близлежащих фермах. Эта беззаботная жизнь его вполне устраивала, но все рухнуло в один прекрасный день, когда он увидел дочь местного сквайра верхом на прекрасном коне. Это видение юности и красоты возникло перед ним среди ржавых листьев, запахов и туманов английской осени. Вряд ли он мог видеть что-нибудь подобное на бескрайних просторах России. Мимо него проносились на лошадях участники охоты. Но бедный Шараватов стоял как пораженный громом. Затем он беспробудно запил и как-то лунной ночью добрался до особняка сквайра. Утром военный патруль обнаружил в хлеву его бесчувственное тело. По лицу спящего бродила широкая улыбка; рядом, в соломе, валялись опорожненные бутылки.
Вспоминал ли Шараватов об аккуратных живых изгородях в деревнях вокруг Тирска, когда замерзал на Колыме? Являлась ли ему в камере на Лубянке или в лагерных снах дочь сквайра, уверенно сидящая в седле, юная и задорная? И сколько раз нарушался этот сон звоном рельса, поднимавшего зеков? Впрочем, вряд ли Шараватову снились сны. Он ведь уже «отличился» в лагерном бунте против коммунистов. Его имя, вероятно, попало в черный список генерала Ратова, переданный на судно, которое везло его и тысячи таких же, как он, русских пленных в Одессу. И скорее всего, последнее, что видел Шараватов на земле, это ухмыляющегося энкаведешника, нацелившего ствол автомата ему в живот.
В Бексхилле, на побережье залива, тоже был устроен лагерь. Во время войны в этом курортном местечке было малолюдно. Большинство его обитателей разъехалось. В числе оставшихся были супруги Бэксхол, которые подружились с несколькими русскими пленными. Русские гости любили посидеть у камина с чашкой чая или сыграть в биллиард с Биллом Бэксхолом. Они не переставали удивляться жизни английских солдат.
— Представляете, они каждую субботу чистят ботинки, наводят марафет и идут себе домой, — говорил пораженный Александр Коркин. — В Красной армии мы считали счастьем побывать дома раз в полгода. В немецкой армии было сносно; но в Англии — просто житуха. Никто никого ни к чему не принуждает, никто не голодает, все добрые, приветливые, каждый живет как хочет. Да в СССР такое житье и представить себе трудно.
Коркин вполне сносно владел английским. Его родителей, крестьян, убили в 20-е годы коммунисты, а сам он пополнил ряды армии беспризорных, существование которой являлось неотъемлемой частью жизни довоенного СССР. Его другу, Федору Чернышуку, было 26 лет, и оба они часто говорили о том, какая ужасная участь ожидает их по возвращении в Союз. «Всем капут!» — подытоживал Федор эти рассуждения.
После долгих бесед с новыми друзьями Бэксхол начал понимать, что эти страхи — не пустые слова. А ведь в тогдашней атмосфере союзничества далеко не всякий мог осознать, что в России у власти стоит правительство, которое, захватив власть силой, в буквальном смысле слова объявило войну своим собственным гражданам. Новые друзья Бэксхола были люди простые, политика их не интересовала, о своей жизни на родине они рассказывали просто, ничего не преувеличивая и не скрывая, и эти бесхитростные истории глубоко запали в душу англичанина.
Во время встречи Рождества 1944 года пленные спросили Бэксхола, не может ли он помочь им остаться в Англии. Разумеется, возможности Бэксхола были весьма ограничены. Тем не менее 1 января 1945 года он написал в министерство внутренних дел Великобритании письмо, интересуясь «процедурой, в соответствии с которой эти русские могли бы получить английское гражданство».
Сам того не зная, Бэксхол вызвал настоящий скандал в благородном семействе. Патрик Дин послал копию письма Генри Филлимору, прося его подробнее ознакомиться с делом.
«Если, — писал он, — эти люди советские граждане — а так оно, скорее всего, и есть — им придется репатриироваться, хотят они того или нет». Но необходимо было проверить все до мельчайших деталей, так как «с юридической точки зрения положение этих людей... несколько сомнительно, и именно частые запросы такого рода могут в конечном счете привести к неприятностям». Через пять дней МИД подучил сообщение от чиновника военного министерства:
В соответствии с договоренностью по телефону, прилагаю к сему перевод прошения, подписанного 42 советскими гражданами из трудовой роты 631, о том, чтобы английское правительство оградило их от репатриации в Россию. Прилагаю также копию рапорта офицера... Поскольку эти люди признали себя советскими гражданами, мы полагаем, что они будут репатриированы в Россию независимо от их желания. Пока же можно рекомендовать и впредь, как и раньше, содержать их в изоляции в вышеуказанной трудовой роте.
Очевидно, не слишком рассчитывая на помощь Бэксхола, Коркин, Чернышук и их товарищи сами обратились в министерство. А через несколько дней Бэксхол написал еще одно, более пространное письмо в министерство внутренних дел. Подробно описав надежды и страхи двух своих русских друзей, он предлагал предоставить этим людям кров, пока они не найдут работу. Профессия у них хорошая — они делают игрушки.
Но все усилия были, разумеется, тщетны. 8 февраля сотрудник МИДа Джон Голсуорси писал сотруднику военного министерства майору Джеймсу:
Спасибо за ваше письмо Дину... от 25 января относительно группы 42 советских граждан из трудовой роты 631, которые попросили английское правительство взять их под свою защиту. Являясь советскими гражданами, эти люди, разумеется, должны быть репатриированы в СССР при первой возможности и независимо от их желания. Более того, они сами признались в том, что перешли к врагу, чтобы воевать против союзников, и у нас нет подтверждений их словам, будто они сдались нам добровольно. Нам кажется, что они не заслуживают сочувствия, и мы полагаем, что наша главная цель — сделать все, чтобы из-за них не возникло никаких осложнений между нами и советскими властями. Если имеется опасность таких осложнений или же руководство лагеря проявляет к ним сочувствие, мы считаем нужным соответствующим образом проинструктировать ответственных лиц.
Одновременно Бэксхол получил короткий ответ из МИДа, извещавший, что его просьба не может быть удовлетворена: русские находятся под советской юрисдикцией, вне английского контроля{37}.
5 февраля Бэксхолы ждали своих русских друзей в гости. Их сын Роланд, как обычно, поехал за ними на велосипеде в лагерь, но найти их не смог. Мальчик обратился к часовому-канадцу, стоявшему у ворот, и тот протянул ему записку, в которой, с жуткими ошибками, было по-английски написано: «Мистер Билл! Нас сегодня в 12 часов переводят в лагерь в 50 милях отсюда. Извините, что не можем придти. Времени нет. Федор, Александр». Это была последняя весточка от русских друзей; и только через тридцать лет Бэксхолы узнали некоторые подробности того, что произошло.
Петиция русских военнопленных возымела самые неожиданные последствия. Военное министерство запросило работников советской военной миссии, не считают ли они целесообразным включить в следующую партию репатриантов, которая тогда как раз компоновалась, «предателей из 631 трудовой роты». («Предатели», разумеется, были те, кто подписал петицию и был изолирован от других пленных.) Получив утвердительный ответ, военное министерство дало следующую директиву:
Советских граждан из 631-й трудовой роты — в количестве 41 человека, — отказавшихся вернуться в СССР, следует, не информируя их о предстоящей репатриации, немедленно перевести в лагерь для военнопленных №9{38}.
16 февраля Александр Коркин, Федор Чернышук и их товарищи, подписавшие роковую петицию, были под конвоем доставлены в Ливерпуль. Серым февральским вечером они вместе с сотнями своих соотечественников поднялись на борт «Герцогини Бедфордской» и двух других кораблей, идущих в СССР, — под наблюдением английских охранников, действовавших по инструкции, то есть «как можно незаметней». Здесь были пленные из лагерей, где работали князь Ливен и Гарри Льюис, и из многих других. Как только в лагерях начали распространяться слухи о предстоящей репатриации, среди пленных возникла паника. Гарри Льюису пришлось принять участие в погоне за сбежавшим русским офицером. В лагере в Брэмхеме 5–8 человек, по достоверным сведениям, покончили с собой. В Тирске многие пленные бежали в Пеннинские горы, но страшный холод погнал их назад. Избежать репатриации удалось только одному: его тело обнаружили в лагере уже после того, как пленных увезли на судно. При посадке на набережной произошел отвратительный инцидент, о котором мне рассказал Гарри Льюис:
На долю моих сослуживцев, с которыми я очень подружился, выпало очень неприятное испытание. Когда они приехали в Ливерпуль, один из русских, увидев корабль, понял, что их обманули и что всех их сейчас отправят в Россию. Выхватив из кармана ржавый нож, он попытался перерезать себе горло. Когда ему не удалось перерезать яремную вену, он зажал пальцем трахею и попытался сломать ее, но его остановили. На борт судна втащили уже не человека, а какое-то кровавое месиво. Мои друзья отнесли его в лазарет. Это зрелище не вызвало ни малейшего сочувствия у советских солдат на судне, один из них сказал: «Собаке собачья смерть». Это мне рассказали люди, которым я абсолютно верю и которые вернулись с корабля совершенно больными.
Льюис добавил, что нести русского в лазарет пришлось английским солдатам, потому что советские офицеры просто бросили его валяться на палубе{39}.
Но у Коркина, Чернышука и их сотоварищей не было времени задумываться над тем, что они видели. Заподозрив, что их везут на корабль, отправляющийся в СССР, они отказались надеть выданную им форму. Английские офицеры предложили передать советским коллегами недостающие предметы одежды, но «те не проявили особого интереса». В английском отчете говорится:
Пленные были доставлены к месту назначения без всяких осложнений и приняты на борт в 22.00. Пятеро зачинщиков были помещены в камеры, остальные — на небольшой палубе под советской охраной. Перед отходом судна к ним обратился с речью генерал Ратов. Он выразил сожаление по поводу их поведения и сказал, что все их страхи лишены оснований и по возвращении на родину они все получат прощение{40}.
Леонид Ливен, находившийся на борту «Герцогини Бедфордской», живо запомнил все подробности путешествия. Один из пяти зачинщиков, очевидно, не убежденный посулами генерала Ратова, бритвой разрезал себе живот: ему недавно удалили аппендикс. Имя этого несчастного неизвестно.
Конвой прибыл в Одессу в начале марта 1945 года. Не успели суда пришвартоваться, как на борту появились сотрудники НКВД. Им были вручены списки пленных и рапорта советских офицеров, находившихся на судах, и они немедля приступили к работе. Пленных построили на палубе, офицер выкликал по списку фамилии, мертвенно-бледные люди выходили из строя. После короткого допроса пленных, в сопровождении сотрудников НКВД с автоматами, группами уводили с корабля. Покончив со специальными списками, приступили к выгрузке оставшихся.
Английские моряки равнодушно наблюдали за происходящим с палубы. Во всех портах, в которые они заходили, толпились солдаты, громоздилось военное оборудование, гудели сирены кораблей, кричали люди, в небе кружили чайки. От Неаполя и Констанцы Одесса отличалась разве что количеством разрушенных бомбежкой зданий.
Вдруг глубокое гудение разрезало воздух, в небе появились два бомбардировщика и начали кружить над бухтой. Моряки инстинктивно втянули головы в плечи, потом выпрямились, завидев на крыльях красные звезды. Тем не менее самолеты вели себя как-то странно. Примерно с четверть часа они кружили над портом, и стоило морякам притерпеться к их гудению, как к нему добавился пронзительный механический визг: это запустили лесопилку на набережной. В режущем слух вое пилы и гуле самолетов потонули все прочие звуки. Англичане машинально заткнули пальцами уши. Этот адский шум продолжался минут двадцать.
Юный князь Ливен, сообразив, что происходит, в ужасе помчался к полковнику Дэшвуду, которому предстояло принять на борт возвращающихся на том же судне английских военнопленных, освобожденных Красной армией. Бледное, перекошенное ужасом лицо князя потрясло полковника:
— В чем дело, мой мальчик?
— Сэр, они убивают пленных! — заикаясь от волнения выдавил Ливен.
— Этого не может быть! — прокричал в ответ полковник.
Ливен стал было настаивать, но быстро сообразил, что протестовать все равно бесполезно — чем мог тут помочь полковник Дэшвуд?
Через несколько минут шум прекратился, бомбардировщики скрылись за крышами; пила, выполнив, вероятно, свою утреннюю норму, остановилась, и порт снова зажил привычной жизнью. Выгрузка пленных с судна продолжалась без инцидентов, и только Ливен не мог отделаться от мысли о том, что в недавнем грохоте потонули стаккато автоматных очередей, крики и стоны жертв.
Догадка князя Ливена представляется вполне правдоподобной. Бывший узник Лефортово, финн, рассказывает, что возле тюрьмы,
наверное, находилась мастерская по ремонту самолетных двигателей, и мы денно и нощно слушали гул запускаемых двигателей... Но вечерами и ночью эти звуки часто перекрывались доносившимися до нас криками из следственного отдела, хотя он был от нас довольно далеко{41}.
О «работе» палачей-расстрельщиков пишет и А.И. Солженицын: «Под какой-нибудь сопроводительный машинный грохот неслышно освобождая пули из пистолета в затылки...»{42}
Эти методы, которым обучали в школе НКВД в Бабушкине, применялись повсеместно{43}. Так что вряд ли можно серьезно воспринимать заключительные строки статьи в лондонской «Тайме», посвященной этой репатриации, в которых автор пишет о «трогательных сценах, разыгравшихся после того, как русские вступили на свою родную землю»{44}.
На этом, насколько мы можем судить, закончилась история несчастных русских пленных, которые всего за несколько недель до того сидели за рождественским обедом в уютном доме Бэксхолов. Эта страшная участь постигла их лишь по одной-единственной причине: английские власти сочли нужным сообщить генералу Ратову о петиции, написанной в Бексхиллском лагере. Как месяцем раньше заметил Джон Голсуорси: «Нам кажется, что они не заслуживают сочувствия...»
Остальным пленным, выгруженным в Одессе, но не расстрелянным тут же на набережной, предстояло пройти еще некоторые формальности перед тем, как отправиться «в неизвестном направлении». Напомним, что английское правительство было очень озабочено тем, чтобы полностью экипировать репатриируемых новым зимним обмундированием. Самое горячее и заинтересованное участие в этом деле принял глава советской миссии генерал Васильев. 20 октября 1944 года на совещании отдела по делам военнопленных он жаловался начальнику отдела генералу Геппу, что «некоторым пленным выдали новую форму, а другим — старую и рваную». Генерал Гепп обещал это проверить{45}. Уже на следующий день была издана соответствующая директива. Тем не менее советские власти продолжали настаивать на своих требованиях от имени «советских военнопленных и граждан СССР, депортированных немецкими захватчиками в фашистские лагеря и освобожденных союзными войсками»{46}. 21 декабря 1944 года штаб ВКЭСС сообщил:
Советские представители на этом театре военных действии информировали нас, что они рассчитывают получить от союзников новое обмундирование для всех своих пленных... Речь идет о следующих вещах.
Одежда: по куртке военной на каждого, подшлемник, шинель, шерстяной свитер, пара ботинок, шерстяные перчатки, брюки военные. По паре шерстяных кальсон, нательных рубашек, носков.
Снаряжение: по одеялу на каждого, кисточку для бритья, расческу, рюкзак, бритву, жестяную миску, мыло, бутылку для воды, зубную щетку, вилку, нож, ложку, полотенце{47}.
Незадолго до описанного выше путешествия Васильев в письменном запросе осведомился о готовности обмундирования и его соответствии самым высоким стандартам{48}. Через два дня, 7 февраля 1945 года, в письме генералу Геппу он выразил недовольство тем, что
репатриируемым выдается всего лишь по паре нижнего белья на человека... Советская военная миссия просит принять во внимание климатические особенности Советского Союза зимой и учесть, что репатриируемым предстоит покрыть значительные расстояния. Поэтому мы считаем, что в добавление к другим предметам одежды следует выдавать по крайней мере по два комплекта нижнего белья на человека{49}.
——— • ———
назад вверх дальше
Оглавление
Документы
 | swolkov.org © С.В. Волков
Охраняется законами РФ об авторских и смежных правах |  |